n_otte

Дорогие читатели!

Переводы, которые вы здесь видите, вместе с замечательными работами mrs_f (см. otte_nights), изданы на бумаге. Запись в журнале автора - otte_pelle.

Спасибо!

Этот журнал не кончается, потому что еще не кончились стихи. Как только будет время, будут и переводы.

Ваш

a7sharp9

Оставь долги наши, Господи, нам. Отложи только в долгий ящик, чтобы подольше не думать, раз нельзя не платить. Пусть судебный твой исполнитель небыстро ищет, нескоро обрящет, а когда постучится - пусть я буду готова его впустить. Отпускай мне мои долги, Господи, не все сразу, и пусть первый долг придется на первые дни зимы: отпустить любимого навсегда - и заставить сердце и разум не вспоминать, как легко, как надолго он давался взаймы. И пусть долг второй исполнится в жаркий полдень: на другой материк любви отпускать дитя; покажи мне, Господи, свой самый прекрасный август Господень, чтобы река, уносящая лодку, слепила глаза, блестя. И пусть третий мой долг не придется на время года: никакого числа, надцатого мартобря никакого дня, необъятного неба небытия никакой непогоды, когда мать и отца ты возьмешь за мои долги, не спросив меня.

Our Father, give us our daily sins. Just defer, now and forever; deliver us, if not from our debts, from the urgent reminders at least. Let the divine executor be unhurried, unrushed in his endeavor, let me prepare to show him in when finally he does insist. Forgive me my trespasses, Father, then let the repayments start, and make the first remittance fall on the first winter day: setting the one I love free from my mind and my heart, forbidding them to remember the length of the borrowed stay. And then make the second payment come in a sultry haze: setting my child to search for the island of love of his own; let the river, o Father, bask in Thy best late-summer rays as it carries his boat, where he’s free and strong and alone. And the third, the final balance, your books all coming together, I ask you to ask for it out of season, twice in a blue moon; on no day and no date, under no skies, in nowhere and no weather for my debts you shall take my parents from me, silently and too soon.

Там, где сон, как шофер, ждет меня у порога, Где автобус ночной освещен изнутри, Каждый раз начинается эта дорога – И качаясь, навстречу бегут фонари. И опять мы молчим, словно век не молчали, Словно только затем и попали сюда, Чтоб на заднем сиденье, касаясь плечами, Слушать шорох колес и вздыхать иногда. Чтоб потом, головой у меня на коленях, Ты заснул – и смотрела бы я без конца, Как бегут по щеке полосатые тени, И водила рукой, не касаясь лица. Чтоб, не зная часов, не сверяя минуты, Наугад назначая себе города, Просто ехать и ехать окольным маршрутом По дороге куда-то неважно куда.

Where the dream waits like groom by the curb on the gravel, where the bus in the night opens up and invites, it begins every time, roads start to unravel, as we travel along under staggering lights. Wrapped in silence, we’re carefully lost in not saying that which we never say, for our task is again touching shoulders, in sync with back seat gently swaying, hearing murmur of wheels with a sigh now and then. I would watch you, in endless and bottomless glances, with your head in my lap go to sleep, go to sleep; on your cheek see the shadowy waves staging dances, and my hand over them, an invisible sweep. And, forgetting the clocks, causing minutes to scatter, from the dots on a map picking out the next place, we just follow a roundabout way to No Matter, in the journey dissolving without a trace.

В эту комнату - нанятую на сезон - они приходили по очереди, редко вместе. Она вытирала пыль, поливала цветы, а он заглядывал убедиться, что все на месте. Если они оказывались там вдвоем, то казались застигнутыми врасплох и молчали хмуро: он курил, сутулясь, в окно, и думал о чем-то своем, она теребила скатерть и боялась, что выглядит дурой. В этом пространстве все было устроено на двоих. Но как раз висящее в воздухе ожидание чуда не давало покоя, тянуло, вызывало у них досаду - и в конце концов прогоняло оттуда. Только каждый из них, пробираясь сюда тайком, подходя к дверям, надеялся лишь на это: не найти ключа под половиком, увидать на пороге полоску света.

In this room, which was a seasonal rent, they weren’t often together, but came at their own pace. She dusted and watered the plants; he was content just to come in for a look and see everything in its place. If by chance they still happened somehow to meet, they silently brooded, not knowing where to begin; he smoked by the window and stared down at the street, she fiddled with table cloth and self-consciously looked within. The universe inside was established for two, but this exact expectation of miracle hanging in air bothered and prickled and nagged and finally grew into annoyance, and drove them to flee from there. They followed their paths alone and in secret, and yet each hoped for one simple thing, and nothing more: to find that there is no key under the welcome mat, to see a sliver of light under the door.

Когда-нибудь после Пасхи – навряд ли до, внуки слишком привыкнут к моим куличам, я соберусь и приеду к тебе в Бордо, не уточняя день, чтобы ты меня не встречал. Я оставлю сумку мадам Аньес, попрошу ее, стесняясь, "Силянс, сильвупле", а сама зайду со стороны виноградных лоз, босиком ступая по мягкой земле. Там, долговязый мой, с черенком в руках, ты будешь что-то ладить в своем саду. Я надеюсь, что ты не услышишь, как я подойду. И надеюсь, что ты удивишься и скажешь "ах!". И на террасе, дощатой, брусчатой, среди ветвей, моложавые для своих шестидесяти с чем-то лет, мы будем пить полуденный кофе или вечерний портвейн – и знать, что прекраснее места на свете нет. И тогда я порадуюсь снова, в который раз, что когда-то узнала секрет, старый как мир: всегда есть тот, от кого не дождешься ни призрачных роз, ни сказочных фраз, ни романтических слез, ни темнеющих в страсти глаз, но зато намазать на булочку козий сыр он умеет как никто другой на Земле – ровно столько и ровно так, как хочется мне.

Some day after Easter – hardly before, you know (the grandkids will be demanding my hot cross buns), I would just up and visit with you in Bordeaux out of the blue, so you don’t try to meet me this once. I’d leave my bag in Mme Agnes’s care, say a bit shyly: Silence, s’il vous plait; she’ll nod, and then I’d go around the grounds, where the vines are climbing and bare feet meet the sod. There, my lanky, my dear, with a trowel in hand, you will be working in that garden of yours. I hope you’d be so fully absorbed in your chores, I hope you’d voice your surprise as you get up to stand. And on the veranda, flagstones and wood planks under the tree, looking rather youthful for sixty-somethings we are, we’d drink the dinner port or the afternoon tea, and know that this place is the best in the world by far. It’s then I’ll discover again, with a joyful start, this age-old secret I know that I used to know: there is always one who’s not big on undying love or the sweet “we shall never part”, romantic white dove or the darkly passionate heart, but who spreads the fromage de chèvre on my bread just so, the way that no one else on the planet can: exactly the way I want, not too thick, not too thin.

Пока еще мы жили в мире слов, В избытке им предписанных значений, Был наш словарь нарочно бестолков, Чтоб оставлять простор для разночтений. Тогда граница пропасти вела По кромке чашки утреннего кофе - И сигареты вздрагивавший профиль За время пауз догорал дотла. Мы проверяли силу натяжений... Но тень обид бывала так легка, Что губ твоих протянутым движеньем Сдувалась, словно пенка с молока.

The world which used to be a world of words, and words which used to have their fill of meaning, demanded that our tongues be free as birds, with intertwining glosses intervening. Abyss was waiting blindly at the brink of every cup of coffee in the morning, and cigarettes were trembling with a warning and turned to ash, allowing us to think. But when we tried to gauge the force of tension, the darker shadows proved to be so light that lips would chase the froth of apprehension and move towards, and meet, and make it right.

Он приходит к ней заполночь, втихомолку, целовать каждую пуговку на белом шелке, ночью кажется незаконным звук кофемолки - и заоконный пейзаж ничем не похож на прежний, пока внизу у подъезда брезжит прямоугольник его машины; а лифт везет его вниз с вершины, внося сомнения в сны и думы соседей. Врывается с ветром и шумом рассвет в пределы домашней дремы, когда выглядывая из проема, она провожает его глазами, когда прислонившись к оконной раме, она обнимает себя за плечи, но гонит мысли, чтоб приберечь их - и ждет, покуда звуки мотора растают, умчавшись обратно в город.

He would come on the quiet, late at night, to kiss every clasp on the silken white, darkness dulls the sense of direction, coffee grinder signals an insurrection, the usual view from the window bears no resemblance to when she sees from upstairs a rectangle there by the entrance – his car; elevator carries him down, not far, sowing discord and disquiet in dreams of neighbors. It bursts like a wind, it seems - the dawn, invading domestic confines, as she follows him quietly with her eyes from the doorway; it’s always the same, she goes to stand by the window frame, embracing herself by the shoulders, and waits, not letting her thoughts to get out of the gates, until the sound of the engine dies down and fades on the way back to the town.

Остерегайся, мой сын, баскервилльских холмов - послушай моих советов - come on, come off, делом займись, замайся, забудь, забей, пересади настурцию, гвоздь забей. Скажет тебе старик, что сидит у ворот: нет ничего важнее земных забот и земляных работ у себя в саду - выкопать ров и выполоть лебеду. Не беги к болотам, мой сын, потому что там ты опять начнешь ходить за собой по пятам, чьим-то речам неумолчным возражать, или опять, раскинув руки, лежать и, провожая солнце за дальний холм, все повторять - "элементарно, Холмс!"

The hills of the Baskervilles beware, my son, take my advice, come off, come on, forgive and forget, trouble and toil, replant the nasturtium, bang in the nail. The old man will say from his perch by the hearth that above all cares are the cares of this Earth and the moving of earth on your own little plot – dig a ditch, pull the weeds, water the pot. Don’t run to the moors, my son, for you know you will follow yourself there on your own heel, argue with someone’s incessant talk, lie with your arms stretched, on your back, and seeing off the sun over hills and domes say again and again - “Elementary, my dear Holmes”.

Сюжет для чего-то этакого, скажем - двухчастного, Вертится, надоедает, записывать лень. Сначала они как водится, жили долго и счастливо. Потом все это умерло в один день. Она кутается в платок и смотрит на улицу. За окном белая крыша флигеля, ворона и лай собак. Счастье - это и есть сладкий чай, молчать и сутулиться, Но она еще только догадывается, что это так.

The plot, it calls for a sequel, for something clever, it thickens, it starts to bother, it lays astray. Usual things, first the living happily after ever, and then, of course, everything dying in a single day She bundles herself in the shawl, down to her waist. She looks outside - whitened roofs, barking dogs, a crow. Happiness recipe: two parts sweet tea, stooping in silence to taste, the trick is that of this she is yet to know.